И свет во тьме светит, и тьма не объяла его

Уэллс приехал тогда в Россию без какой бы то ни было миссии. Он мало встречался с русскими литераторами или общественными деятелями. Петербургские и московские газеты почти не откликнулись на визит знаменитого английского писателя, который к этому времени был уже широко известен в России (к концу 1913 года тут вышли два собрания сочинений Уэллса, не считая многочисленных журнальных публикаций и отдельных книг).

Уэллс прибыл в Россию инкогнито. Он был гостем секретаря русского посольства в Лондоне Бенкендорфа, который пригласил писателя провести несколько дней в Петербурге и Москве. Уэллс предполагал придать своему визиту совершенно частный характер и тем самым избежать официальных встреч и газетных интервью.

Отправляясь в свою первую поездку по стране, которая по разным причинам давно его интересовала, Уэллс имел довольно смутное о ней представление. Это представление он почерпнул из единственной беседы с Горьким, которая состоялась в 1906 году в Америке, из романов Тургенева и из многочисленных книг и статей о России, которые буквально наводнили Европу.

В авторском предисловии к первому русскому собранию своих сочинений он писал:

«Когда я думаю о России, я представляю себе то, что читал у Тургенева и у друга моего Мориса Беринга. Я представляю себе страну, где зимы так долги, а лето знойно и ярко; где тянутся вширь и вдаль пространства небрежно возделанных полей; где деревенские улицы широки и грязны, а деревянные дома раскрашены пестрыми красками; где много мужиков, беззаботных и набожных, весёлых и терпеливых; где много икон и бородатых попов; где плохие пустынные дороги тянутся по бесконечным равнинам и по темным сосновым лесам. Не знаю, может быть, всё это и не так; хотел бы я знать, так ли это».

Эти строки были написаны в 1909 году, а в 1914-м Уэллсу предоставилась возможность узнать – «так ли это».

Первая поездка Уэллса в Россию не оставила заметного следа в его публицистике и переписке. Может быть, поэтому о ней мало помнят. Но нельзя сказать, чтобы она вообще прошла бесследно.

Во второй части известного «воспитательного» романа Уэллса «Джоан и Питер» имеется целый раздел, специально посвящённый России 1914 года и представляющий собой своего рода лирический путевой дневник.

Уэллс заставляет своих героев повторить собственный маршрут: «Петербург – тогда ещё не Петроград – погостили у знакомых около Валдая, провели суетливую неделю в Москве и окрестностях и вернулись через Варшаву». Однако русские разделы этого романа не содержат подробного отчёта о передвижениях и встречах Уэллса. Общую картину России и русской жизни Уэллс рисует отдельными штрихами, но тщательно подобранными: «Серые, но поражающие широтой пейзажи России, петербургские улицы с чёрно-золотыми магазинами под вывесками с яркими изображениями продаваемых товаров – для неграмотного населения; ночная толпа в Народном доме; десятиверстный переезд в санях по замерзшей реке, деревянный помещичий дом за каменными воротами, компания веселых гостей, выбежавших после ужина поваляться в рыхлом снегу и полюбоваться сквозь ветви деревьев звёздами, высокие красные стены Кремля, вздымавшиеся над Москвой-рекой; пёстрое великолепие Троицкого монастыря; бесконечное число бородатых священников, татары-лакеи в малиновых кушаках».

Уэллс не случайно заканчивает свою мозаику общим планом. Этот общий план – зимний ландшафт «с болотами и лохматыми перелесками серебристых берёз, приземистые деревянные селения с куполами церквей, непроложенные случайные дороги».

«Отсюда и до Северного полюса – Россия и Великое пространство, голодный север, мёрзлая тундра и пустыня, пределы человечества. Отсюда и до Владивостока, Россия и вся Азия. К северу, к западу, востоку и югу тянутся бесконечные просторы», – пишет он.

Уэллс воспринимал Россию не только непосредственно, но и через призму набивших уже оскомину, широко распространенных в Европе представлений о «святой Руси», вдохновлявшейся Великой Русской Идеей, каковая гнездится где-то в мистических глубинах души русского мужика. «Азия надвигается на Европу – с новой идеей. Когда видишь это, лучше понимаешь Достоевского. Начинаешь понимать эту Святую Русь, и она представляется чем-то вроде страдающего эпилепсией гения среди народов – вроде его Идиота, добивающегося нравственной истины, протягивающего крест человечеству. Христианство для русского означает – братство», – описывает Россию Уэллс.

Россия была для него не просто загадочной и варварской страной. Она была страной жестоких контрастов, острых противоречий, страной, задавленной царским самодержавием, темнотой и нищетой. Со страниц романа встает облик земли, где правит произвол, где всё продается и покупается, где благоденствующие, ленивые и бесчестные процветают, а честные и деятельные голодают, сидят по тюрьмам и каторгам.

Вторая часть русского раздела романа закономерно завершается символической картиной. Герой смотрит на портрет российского самодержца, висящий в Государственной Думе: «Перед ним стояла фигура самодержца, с длинным неумным лицом, в четыре раза больше натуральной величины, одетая в военный мундир и высокие кавалерийские сапоги, приходившаяся прямо под головой председателя Думы. Портрет этот был таким же явным оскорблением, вызовом самоуважению русских людей, каким был бы грубый шум или непристойный жест.

«Вы и вся империя существуете для меня», – говорило глупое лицо этого портрета в сдвинутой набекрень папахе и с лежавшей на рукоятке сабли дряблой рукой…

И верноподданности вот этой-то фигуре требовали от молодой России».

Портрет царя, равно как и московские кресты, был для Уэллса символом, олицетворявшим «жестокую и насквозь подкупленную систему репрессий». Уэллс ничего не говорит здесь о грядущей революции, но некоторые строки этой книги говорят о предчувствии великих потрясений.

Особое место в поездке 1914 года занимают впечатления Уэллса от спектаклей Художественного театра. Там он увидел «мыслящую Россию». Не ту, которая молится, не ту, которая, наевшись за помещичьим столом, валяется в снегу и гоняет на тройках. Он увидел Россию, которая бурлит и ищет новых путей.

Уэллс высоко оценил искусство мхатовцев, которое он назвал «алмазом совместных усилий и плодотворной организации». Но главное его внимание на спектаклях привлекала публика. Вот где он, как ему казалось, увидел молодую Россию. «Художественный театр, – писал он, – словно магнит притянул к себе свой элемент из огромной варварской смеси западников, крестьян, купцов, духовенства, чиновников и ремесленников, заполнявших московские улицы».

(Горький, Герберт Уэллс и Мария Будберг Петроград, 1920 год)

Контраст между мрачными символами самодержавия и зрелищем этой энергичной и деятельной молодежи, толкал Уэллса к не вполне осознанному, может быть, предчувствию кровавой революции в России. Вот почему Уэллс, заставил своего героя содрогнуться от «мрачного предчувствия трагедии всей этой пламенной жизни, вырастающей в тисках гигантской политической системы и медленно двигающейся к своему концу».

В истории первой поездки Уэллса в Россию имеется одно обстоятельство, которое до последнего времени оставалось не вполне ясным. Уэллс, как мы теперь уже знаем, побывал в Петербурге, в Москве и в каком-то поместье под Петербургом. Но вместе с тем он сумел получить довольно чёткое, хоть и поверхностное представление о жизни русского крестьянства. Из его сочинений начисто исчезли свойственные для многих европейских произведений «дома, раскрашенные пёстрыми красками», «беззаботные, веселые и набожные мужики». Россия у него – серая и неприглядная.

Лишь в мае 1965 года кое-что стало проясняться. Газета «Новгородская правда» опубликовала фотографию Герберта Уэллса, сделанную зимой 1914 года в деревне Вергежа Чудовского района. Фотография эта вызвала целый ряд откликов. Откликнулись, в частности, две женщины, которые были очевидцами пребывания Уэллса в деревне Вергежа. Они рассказали, что Уэллс был гостем известного революционера-народника А.В.Тыркова. Хозяин и гость обошли всю деревню, заходили в избы, беседовали с крестьянами.

А.В.Тырков, народоволец, проходил по делу Софьи Перовской. Он был вторым метателем бомбы в террористической группе. Суд приговорил его к пожизненной ссылке.

Однако после двадцати лет, проведенных в Сибири, он получил разрешение вернуться в своё имение в Вергежу, где и жил безвыездно в то время, когда Уэллс впервые посетил Россию.

У Тыркова была сестра Ариадна Владимировна, тоже революционерка, ей пришлось бежать за границу. В Париже она познакомилась с Гарольдом Вильямсом, английским журналистом, и вышла за него замуж. Вильямс, со своей стороны, был хорошо знаком с Уэллсом и познакомил с ним свою жену (Вильямс умер в 1929 году в Англии, его жена скончалась в возрасте 92 лет в Нью-Йорке уже после окончания второй мировой войны). Известно,что в 1912 году Вильямс приехал в Петербург в качестве корреспондента одной из английских газет; он был довольно популярен среди русской интеллигенции и в либеральных кругах был известен под именем Гарольд Васильевич. Ариадна Тыркова приехала вместе с ним. Теперь она была женой английского подданного и могла не опасаться ареста. Ариадна входит в ЦК партии кадетов (там она была единственной женщиной), при этом имея английский паспорт (сегодня её признали бы «иностранным агентом»).

Именно она, с согласия брата, пригласила Уэллса в январе 1914 года побывать в имении Тыркова в Новгородской губернии. В деревне Вергежа Уэллс соприкоснулся не только с жизнью русского крестьянства, но и с идеями Народной воли, и это наложило определённый отпечаток на его последующие русские впечатления.

Во второй раз Герберт Уэллс, уже убеждённый социалист, приехал в Россию ранней осенью 1920 года, тогда состоялись его знаменитые встречи с Лениным. О его впечатлениях в ту поездку уже хорошо известно.

(Ариадна Тыркова-Вильямс (сидит, в центре) и Гарольд Вильямс в кругу семьи. Лондон 1920-е годы)

В 1934 году Уэллс снова приезжает в СССР. Главная цель – встреча со Сталиным. Сталин встретился с Уэллсом 23 июля 1934 года. Он был очень предупредителен, прост, приветлив. Уэллс, до этого высказывавшийся о Сталине не очень неблагоприятно, ушел от него очарованный им, – несмотря на спор, который между ними возник. Уэллс упорно втолковывал Сталину, что понятие классовой борьбы устарело и не отражает реальность. Сталин, возражая ему, спокойно излагал свою собственную точку зрения на этот вопрос. Говорил он убедительней, и опубликованный текст беседы вызвал комментарии, в большинстве своем неблагоприятные для Уэллса».

«Сталина как «сильную личность» Уэллс не переставал почитать до последних своих дней. Среди портретов, висевших над диваном, на котором он умер, была и фотография Сталина.
Источник

Вот такая была николаевская Россия! И народ плодился и размножался. А теперь – вымирает. Я не говорю, что крепостное право было идеальным. Я вообще потомок казаков, крепостного права не знавших. Но для многих людей, для их же блага, нужна узда. Иначе они просто сопьются и умрут, как это происходит, начиная с 1991 года, на Украине. У меня так куча соседей вымерла. Я живу в большом девятиэтажном доме. На первом этаже водочный магазин. Там на протяжении всех 90-х и начала 2000-х жизнь просто кипела. А теперь спокойно, как в морге – все клиенты умерли. Последний – мой ровесник – отдал концы в прошлом году. Пил три дня, а потом головой лег на стол и остановился как сломанные часы. Вот и Шевченко так остановился. От того же – от водки и неправильно понятой воли, которая без узды несет нас, как бешеная лошадь, прямо в пропасть.

Kkkuzia: Пане Олесе, як ви ставитеся до ініціативи Чечетова заборонити вишиванки в Раді?

Олесь Бузина: А как же тогда Чечетов поймет, где свои, а где чужие. Я бы наоборот ввел правило, чтобы оппозиция ходила только в вышиванках. Вышиванка дешевле, чем костюм от Бриони. Оппозиционер должен выглядеть ярко, но скромно. Шаровар оппозиции не хватает. И плахт. Чтобы было понятно: если в плахте, значит, это Фарион, если без плахты – значит, Анна Герман.

[...]

gf_43: Скажите, а каково это жить, зная, что к вам, мягко говоря, испытывает неприязнь половина страны?

Олесь Бузина: Вы явно преувеличиваете мою известность. Мне, конечно, приятно, что Вы возносите личность Бузины на такой постамент – просто создаете мне культ. Но я знаю, что не настолько известен, как Вам кажется. Мне есть еще над чем работать. Думаю, Ющенко хуже, чем мне – его половина страны любила, а половина ненавидела, а теперь вся страна презирает. Вот на его месте я не хотел бы оказаться. А на моем мне уютно.

polit_ua: Олесь, у вас никогда не возникало желания жить и работать в другой стране, или уехать на время?

Олесь Бузина: Нормальное человеческое желание. Время от времени оно у каждого возникает. Но, в принципе, я люблю Украину. Это прекрасное место для реализации активной личности. Хотя слабые здесь не выживают. Как в вестернах на диком западе.

Smilik: 1. Что Вас больше всего смешит в украинской политике? 2. Почему новости о падении метеорита увлекли людей больше, чем сообщения о чем-либо другом в последнее время? Благодарю.

Олесь Бузина: 1) То, что власть и оппозиция делают вид, что между ними существует большая разница. Причем принципиальная! Это смешит.

2) У людей образное мышление. Мысль, что каменюка могла упасть им на голову, но пролетела мимо всех, вызывает искренний интерес и даже вдохновение. Такая простая человеческая радость.

[...]

Omega: Вопрос, скорее, как к историку. Проблема языка в Украине выдумана политиками или действительно существует?

Олесь Бузина: Проблема языка в Украине действительно существует, а политики никак не могут ее решить.

Omega: Что, на ваш взгляд, способно сегодня украинцев объединить? Какие темы, герои, проблемы?

Олесь Бузина: Людей объединяют только две вещи – ненависть к кому-то третьему и совместный проект будущего. Ненависть украинцев может только разделить. У нас огромная "внутривидовая агрессивность". Граждане Украины боятся выбросить свою агрессивность вовне и тратят ее друг на друга. Так что ненавистью нацию не объединишь. Остается только проект будущего. Когда страна строит, противоречия сглаживаются. Людей увлекает движение и призы, которые они могут получить в результате. Но Вы же видите, что у нас ничего не строят. Строительство заменено сказкой о рае, который якобы наступит после вступления в ЕС. Рай не наступит. Лично я свой маленький рай уже построил и прекрасно вижу, что он не зависит не только от ЕС, но даже от Таможенного союза. Главное, чтобы писателя читали. А меня читают.

Omega: Каково ваше отношение к федерализации Украины?

Олесь Бузина: Федерализировал бы уже вчера. Германия – федерация. США – федерация. Россия – федерация. Разве это плохо? Мне не нравятся унитарные страны. Унитарность уничтожает полутона. Унитарная Франция убила провансальский язык, убивает бретонский, госконский и еще кучу маленьких языков. Результат? Черный Париж!

[...]

dim-dim: Обязан ли, по-вашему, каждый украинский чиновник говорить на украинском языке?

Олесь Бузина: Обязан говорить на двух – по-русски и по-украински.

Prokop: Что думаете о деятельности "Свободы" в Раде? Как скажется ее пребывание там на обществе, стране?

Олесь Бузина: Деятельность "Свободы" в Раде свелась к имитации деятельности. Кроме пиар-акций, я ничего в ней положительного не вижу. Ни в экономике, ни в политике "Свободе" нечего предложить обществу. "Свобода" – это в высшей степени удобная для Партии регионов форма оппозиции.

[...]

Otseola3: Уважаемый Олесь! Действительно ли у хохлов такой менталитет, как утверждают нижеперечисленные знаменитости: "Мы, украинцы – нация злодеев" Леся Украинка (Л.П. Косач-Квитка). "Украинцы – народ подзаборников, бездельников и злодеев." Т.Г. Шевченко. "Украинская нация не дала ни одной творческой идеи" М.С. Грушевский. Став "нэзалэжнымы", мы это подтвердили? Как Вы думаете?

Олесь Бузина: Я – хохол. Я – украинец. Я – русский. У меня другой менталитет. Мы не злодеи. Мы – избранный Богом народ. Я имею в виду всех русских, состоящих из москалей, из хохлов, из белорусов или, как их называют, бульбашей. Я не считаю эти клички оскорбительными. И даже слово "жид" не считаю оскорбительным. Важно не что ты произносишь, а как. С какой интонацией. Есть ли в твоих словах любовь.

У нас три государства. Но мы один народ. Бог нас избрал хранить светоч истинной православной веры. После отречения последнего царя мы живем в смуте. Царь отрекся от своего народа. Народ отрекся от своего царя. Сатана стал особенно силен в мире. Потому что православный царь – это "удерживающий". Он не просто скипетр держит или плохого опричника за шиворот, он удерживает Святую Русь и весь наш мир от проникновения в него сатанинского начала, от бесовского беспредела. Обратите внимание, как только пала в России монархия, через год пала монархия в Германии и Австрии, пришел нацизм и зажглись крематории концлагерей. Вот что произошло, когда не стало "удерживающего". Это мистический вопрос, богословский, философский.

Об этом редко думают и еще реже говорят. Особенно публично. Но миссия нашего триединого народа, даже без царя, которого, надеюсь, Господь нам снова пошлет, по мере сил выполнять свой долг и бороться с чертом внутри себя и вовне – в миру. Мы не можем быть плохими людьми. Мы можем просто плохо или хорошо выполнять свою миссию богоизбранного русского народа. Богоизбранным народам всегда тяжело. Им многое небо дает, но и жестко с них спрашивает. Как только ты понимаешь, что украинец – это всего лишь такой русский, на тебя, не побоюсь этого слова, нисходит благодать. Ты успокаиваешься и несешь свой крест. Вот и все.

Настоящее имя Анны Ахматовой – Горенко. Именно под этим именем она опубликовала свои первые стихи. Но отец поэтессы, человек строгих принципов, отставной морской инженер, запретил дочери использовать эту фамилию. Анна решила вооружить свои стихи новым именем, взятым уже от прабабки. Под ним – Анна Ахматова – она и вошла в историю русской и мировой поэзии.

Ее первые стихи были пронизаны нотой отчаяния. Она думала, что скоро умрет: ее две родные сестры были больны туберкулезом. В начале прошлого века туберкулез был неизлечим, и ее сестры, действительно, вскоре умерли одна за другой. Но провидение хранило черный бриллиант ахматовской судьбы и придало ему исключительную прочность и дивную огранку.

Быть королевой, поэтом поэтов, жрицей вкусов, победительницей мужских сердец ей было намного желаннее, чем быть просто супругой, матерью, домохозяйкой. Гумилев оказался в смешном положении поклонника собственной жены. Приехав с ним в 1910 году в Париж, Ахматова открыто увлеклась художником Модильяни. Этот короткий роман дошел до нас только в нескольких отражениях - рисунках обнаженной Анны, исполненных молниеносной рукой.

Полвека спустя тень этой позы упадет на партийное постановление 1946 года, осуждающее творчество Зощенко и Ахматовой, где ей припомнят прошлое, в котором она была «то ли монахиней, то ли блудницей».

Рождение в 1912 году сына Льва Гумилева стало проблемой. Позднее сын (по-ахматовски) не щадил Анну Андреевну и публично называл ее плохой матерью, и она была с этим согласна. Для поэта, живущего волнениями духа, было всегда трудно проживать обычные чувства, вот почему в конце жизни Ахматова так ценила житейские узы: привязанность внучки, верность старой подруги…

Революция 1917 года изменила не только судьбы питерских поэтов.

3 августа 1921 года Николай был арестован по подозрению в участии в заговоре «Петроградской боевой организации В. Н. Таганцева». Несколько дней Михаил Лозинский и Николай Оцуп пытались выручить друга, но, несмотря на это, вскоре поэт был расстрелян. Между тем сердце Ахматовой было охвачено новым пожаром. В год гибели Гумилева она становится женой гениального молодого питерца, 27-летнего востоковеда и поэта Владимира Шилейко.

К сожалению, имя этого человека широкой публике практически неизвестно, между тем еще подростком он потряс своими открытиями в ассириологии ведущих востоковедов Англии и Франции. Начав в 7 лет изучать древнееврейский язык, Шилейко к концу своей недолгой жизни знал 62 языка!!! Будучи моложе Ахматовой, он, тем не менее, стал ее духовным наставником, легко демонстрируя свое полное превосходство даже в поэзии. На мой взгляд, стихи самого Шилейко совершенно уникальны. До нас дошла записка Ахматовой, где она кротко просит мужа отметить карандашом те стихи, которые, на его взгляд, удались и только тогда она отдаст их в печать.

Ни Гумилеву, ни Блоку такое смирение Ахматовой и не снилось.

Сам Шилейко был, кроме древнего Шумера, увлечен практической магией. В мемуарах эмигранта Георгия Иванова есть рассказ о том, как зимой 1915 года Шилейко затемно повез Иванова к питерскому колдуну-раскольнику, столяру Венникову. Повез его с единственной целью - зафиксировать эксперимент (сам Шилейко боялся попасть под гипноз). Суть опыта была в том, чтобы увидеть живой (!) кисть царской египетской мумии, которую Шилейко прихватил из коллекции музея в коробке со стеклянной крышкой.
Столяр пригасил свет лампы и стал истово читать заклинания.

С ужасом и отвращением Иванов вспоминает, что магический опыт удался: кисть озарило солнцем, рука ожила и шевельнула пальцами.

Вот с каким человеком Анна Ахматова прожила четыре года в апартаментах Шилейко, которые находились в мраморном дворце рядом с Зимним, где тогда располагался институт востоковедения. При большевиках Шилейко сделал блестящую карьеру, стал академиком, и умер от туберкулеза в Москве, не дожив до 40 лет. Ранняя смерть Шилейко потрясла научные круги Франции и Великобритании.

Третьим мужем Ахматовой стал еще один блестящий человек – искусствовед Николай Пунин. Он тоже делал успешную карьеру при новой власти, командовал искусством, возглавил секцию Наркомпроса, стал комиссаром Русского музея и Эрмитажа, преподавал, но вдруг был арестован вместе с сыном Ахматовой Львом Гумилевым и еще двумя другими студентами университета. Это произошло 24 октября 1935 года, их обвинили в контрреволюции. Ахматова кинулась в Москву, к Михаилу Булгакову, который негласно считался в литературных кругах специалистом по Сталину. Булгаков прочитал письмо Ахматовой в Кремль и, подумав, дал совет: не надо пользоваться машинкой. Перепишите письмо от руки. Вы поэт. Вам можно. Ахматова переписала текст от руки, мало веря в успех. Но получилось! Письмо к Сталину сработало. Без всяких объяснений двое арестованных были освобождены уже через неделю.

И вот тут начинается конспирология - писатель Анатолий Королев пишет, что:

Пытаясь добиться прощения, Ахматова даже смирила свою гордость и написала стихи, прославляющие Сталина. Но тот не принял никаких жестов. А велел снова арестовать и ее бывшего мужа Пунина (они расстались перед войной) и ее сына Льва, который доблестно воевал и солдатом дошел до Берлина.
При этом кремлевский ревнивец вскоре распорядился восстановить членство Ахматовой в Союзе писателей.
Сын вышел на свободу только в 1956 году, а Пунин в лагере умер.