К 75-летнему юбилею Александра ПРОХАНОВА
Следующий период был связан с тем, что эти войны переместились на мою территорию, на территорию моей страны. Я вдруг резко ощутил, что пришедший к власти Горбачёв страшнее Шестого американского флота, натовских военных дивизий. Это, по существу, концентрация зла, сундук, в который спрятана смерть моей страны. И тогда, уже в 1987 году, я стал оппозиционером. Написал антигорбачевскую статью, и таким образом из одинокого романиста опять превратился в публициста, журналиста. Это была поразительная пора, которая всё перевернула. Начались тотальные предательства, особенно остро это ощущалось в писательском кругу.
Вчерашние друзья обнаруживали свою вражду, стали исповедовать разный символ веры. Я никогда не забуду, как меня пригласил в здание ЦК КПССС Александр Яковлев, пытаясь меня завербовать. Не забуду его жилетку, наш разговор. Он меня выспрашивал о моих взглядах, интересах. Он тогда работал штучно — создавал армию либеральных редакторов, журналистов, которая потом перемолотила все красные ценности, всех неуклюжих советских динозавров. Одна передача «Взгляд» уничтожила и переварила всю идеологическую массу, растворила в кислоте целый строй.
Яковлев, наверное, хотел, чтобы я был в числе его свиты. Никогда не забуду, как он провожал меня из кабинета, приобняв за плечо до двери, желая дальнейших встреч и контактов. И очень скоро появилась моя работа «Трагедия централизма», которая была опубликована в «Литературной России», где как бы не от себя, а повинуясь пророческим страшным откровениям, я рисовал картину распада СССР, падение экономики и войны по всему периметру Советского Союза; разрушение общества, закабаление армии, превращение России в колонию, крах тысячелетней русской цивилизации. Статья была воспринята обществом. Я думаю, и сейчас она была бы прочитана как вполне актуальное политологическое исследование. Чуть позже, по наущению Зюганова, я написал «Слово к народу», которое стало манифестом не поддавшейся на искушения партии, армии, советской культуры. Народ должен был сопротивляться тотальному горбачевскому предательству. Это был документ, который Яковлев назвал манифестом путча.
Я был включен во все политические процедуры, мы создавали газету «День», и эта газета, основанная в самом начале 1991 года, успела на своих страницах отобразить весь ансамбль ГКЧП. Почти все будущие гэкачеписты отметились у нас. Ведь действительно, если говорить откровенно, мы были газетой заговора, антигорбачевской оппозиции в самых разнообразных формах. В неё входили и армия, и партия, и культура, и церковь. Мы собирали все национальные контрлиберальные силы.
Когда грянул путч, нашу газету на месяц закрыли, и либералы торжествовали. Когда качался в стальной петле Дзержинский, ни один чекист не отстрелялся по бесчинствующей толпе из табельного оружия. Когда в один миг разбежались все партийцы из этого большого дома, бородатенькие ребята приставили стремянки, и молотками сбивали надпись «ЦК КПСС». Когда танки, прячась от московских блядей, сутенеров, педерастов, трусливо ушли из Москвы, оставив на растерзание Кремль, царские покои, Генштаб, тогда выступили мы, русские писатели. Мы были единственные, кто сопротивлялся, кто вышел на защиту своих ценностей.
Незабываемые были дни и ночи, когда писатели забаррикадировались в доме на Комсомольском проспекте. Мы заставили двери мебелью, окна завалили шкафами и стульями и ожидали штурма, ожидали прихода разъяренных либералов, которые кричали: «Проханова повесить на телеграфном столбе! » Мы сидели там, пили водку, молились, пели песни, спали кто на столах, кто на полу, лобызались, читали стихи — это было великое старообрядческое сидение, когда мы были готовы в любой момент запалить наш сруб, чтобы через этот пал уйти в небеса. Такая потрясающая была энергетика там! Префект Музыкантский приходил к нашим воротам, Евтушенко являлся, но мы никого не пустили на порог бастиона, нашего писательского храма. По существу, мы отбили эту атаку. Мы, повторяю, были единственные. Мы, «Славянский собор» и разрозненные группки Анпилова, который сражался в ту пору за страну, за честь и совесть народа. Это притом, что миллионы коммунистов сидели под кроватью, и у них, как у кроликов, дрожали хвостики.
После ГКЧП мы стали действительно газетой оппозиции. К нам стекались все разрозненные, разбитые отряды сопротивления. Так бывало во время войны, когда советские войска попадали в котел. Немецкие части утюжили армии и шли дальше, а разрозненные группки бежали в леса и искали центр притяжения, куда стекались командиры, обозы, летчики сбитых самолетов, обгорелые танкисты. И вот такой была газета «День». К нам приходили все: радикальные коммунисты и коммунисты умеренные, националисты радикального толка и священники, к нам приходили люди культуры — начиная от язычников, которые исповедовали веру в Перуна, заканчивая катакомбными христианами. Мы всех соединяли. То была огромная работа, которую вела газета «День» по созданию красно-белой оппозиции. Той самой оппозиции, которую наши враги стали называть красно-коричневой. Когда в 1993 году грохнул ельцинский указ, наша газета вышла на баррикады, участвовала в восстании. Наша газета, во многом, установила информационный контроль над Верховным Советом, мы участвовали в создании сопротивления в осажденном дворце. Это нашу газету расстреливали в Останкино в тот миг, когда гвоздили пулеметами по толпе, когда демонстрантам сносило головы, отрывало конечности. Помню, как какой-то сумасшедший БТР носился у края толпы, заламывал такие виражи, что казалось, он вот-вот перевернется на бок, а в люке видно было сумасшедшее, обезумевшее лицо командира. Я с каким-то парнем пытались сжечь этот БТР, кидая в него бутылки с зажигательной смесью, промахивались. Я понимал, что нахожусь в центре огромной кровавой драмы русской истории. И в этой истории участвовала наша газета, которую тогда мы защитили. Потом было мое бегство в леса, погружение в холодные, пустынные русские пространства с их осенним покоем. Это был уход на время из этой страшной катастрофы — той катастрофы, в которую мы опять вернулись через несколько дней, внутри которой мы затеяли новую газету, газету «Завтра».
Мы в это время, если не были очевидными лидерами, то были абсолютным авангардом антиельцинизма. Идея сопротивления оккупантам, которую мы сейчас отстаиваем, способствовала скромной и далеко не достаточной победе, которую одержало русское национальное движение и русское государство сегодня. В этом положительном сдвиге мы чувствуем и свою заслугу. Десять миллионов русских душ, что погибли в эти страшные годы, которых недосчиталась Россия за ушедшее двадцатилетие, — они не были жертвенными баранами, которых забивают на алтарях и капищах. Русские мученики, которые умирали: кто от голода, кто от тоски, кто в петле, кто от пули в висок, — всеми своими смертями показывали, что не хотят жить в этом оккупированном государстве, среди убиваемого народа. Бесконечные, безвестные люди — герои той войны, которую мы вели тогда, которую продолжаем вести и ныне.
Именно в это время, в эти годы за мной закрепились ярлыки — такие, как «путчист» и «красно-коричневый». Я не стыжусь этих званий, которые присвоил мне мой лютый враг, враг моей Родины.
Проханов